Историю эту, об Орфее и Эвридике, рассказывали много раз. Так вот: много плюс один.

   Подземное царство похитило у Орфея его прекрасную Эвридику. Он отправился на поиски возлюбленной. В этом согласны и древнегреческие мифы, и французские оперетты.

   У врат царства смерти Орфея встретил трёхголовый Цербер, хранитель адского порога. Раскрыв три пасти, пузырящиеся кровавой пеной, он потребовал песни-пропуска.

   Орфей прижал кифару к левому плечу, и пальцы его приблизились к струнам.

   Песня была тиха и проста, как шуршание капель дождя, смывающих пыль с листьев оливы.

   Все три головы Цербера слушали, внимательно наставив шесть собачьих ушей. Все они были страстными музыкантами; более того — музыкальными критиками; живи шестиухий пёс в наше время, он мог бы легко собственными средствами устроить любую музыкальную дискуссию, которая отнимала бы в течение недель по шесть-семь полос любого музыкального журнала.

   Кифара Орфея замолкла.

   Средняя голова Цербера, прянув левым ухом, сказала:

   — Изрядно. Н-но…

   И умолкла.

   Правая голова, слизав пену со рта, возразила:

   — И очень большое но. Мало того: не но, а, пожалуй, нет. Так нам должно ответить дебютанту, не помню, как его зовут…

   — Меня зовут Орфей. Позволю себе напомнить, что я божественного происхождения и…

   — Не пробуй нас задобрить, бездарный бряцальщик, — залаяла третья, левая голова Цербера. — Раз тебе как сыну богов дано бессмертие, то потрать хоть половину его, учась музыке у наших стиксовых лягушек. Основа музыки — не в треньканьи, а в кваканьи.

   — Ну, это уже слишком, — закричала правая голова, — этак ты скажешь, что сферы небесные квакают, а не тренькают, в то время когда они мелодически поют, объединяя в своей гармонии и звон струны, и кваканье лягушки.

   — Оба вы лжёте, — рявкнула средняя голова, гневно прядая ушами и оскалив зубы. — Музыкальные проблемы, как и литературные, надо решать в тематическом плане. Что, по–вашему, выражала пьеса этого просителя? Какой образ реял над струнами его кифары?

   В ответ пасть левой головы широко открылась, отвечая оскалом на оскал.

   — Произведение рассказывало — в строгом дорическом строе — о полёте цапли над болотом.

   — Чепуха! — тявкнула левая церберова голова. — Вещь действительно программная — и совершенно ясно звукописует колебания цапли, которая, опускаясь на болото, не знает, на какую ей ногу стать, на левую или на правую…

   — А ты, несчастная треть собаки, — взвизгнула средняя голова, — а ты знаешь — на какую мысль стать? Образ совершенно ясен: цапля уже стоит на болоте и раскрыла клюв, чтобы проглотить лягушку.

   — Так пусть же она ею подавится! — залаяли вперебой обе боковые головы, лязгая зубами.

   — А вы подавитесь вашим невежеством! — взвыла средняя голова и пригнулась под горло к левой своей соседке.

   Орфей был близок к отчаянию. Он готов был покинуть адский порог. Но в это время произошло нечто страшное. Три головы пса, кровожадно урча, вонзились друг другу в глотки. Цербер рухнул наземь, и можно было выделить лишь его короткий жирный злобно дергающийся хвост.

   Орфею оставалось лишь одно: воспользовавшись тем, что вход в ад остался без охраны, войти под своды Аида — навстречу милой Эвридике.

   1937